В этот раз всё будет иначе. У этого текста не будет изначального названия, хотя возможно, оно скоро придёт ко мне, как ночной стих, что приходил Нике Турбиной в период её астматической бессонницы. Не будет и героя, так как любой герой в нынешнее время – это искатель. Искатель истины, выгоды, почвы под ногами. Иными словами способа, источника борьбы с абсурдом. Тут мне, наверное, стоило бы изобразить видного и побитого жизнью писателя и изречь устало и вполголоса – «хотя истину ищут нынче в последнюю очередь», но я не буду. А что же будет? Будет текст. Текст, являющий собой живое размышление. И больше, пожалуй, ничего. Мне давно предлагали написать нечто подобное. Мир глазами человека с недугом".


Сегодня - это не синоним жизни,
Минутная грусть в коротких письмах.
Жизнь - и усталость и фехтование,
Изматывает, клинки и партнёров меняя.
Толкование знаков, жаль в режиме рид-онли.
Постигать мудрость, знаешь, как это больно.
Вечное "сегодня": есть ли ад хуже,
Действует на нервы, выпивает душу.
Сегодня - наши болевые точки,
Тонны дёгтя в красивых медовых бочках.
"Сегодня". Последние новости,
Пенсии старикам не выплатят полностью,
Взорван дом, сгорело две больницы,
Снова тянет до чёртиков напиться.
Усталость, пытка повседневностью,
Нужно быть сильным, обладать смелостью.
Для победы денег и власти не надо,
Только развей иммунитет от этого яда.
Твоя правда, поклонник Роберта Фроста,
Быть живым теперь очень не просто.
Жить - значит против всех почти без шансов,
Будет нелегко, но стоит попытаться.
Сейчас - это не Калиюга,
Настанет час, улягуться зимние вьюги.
Живи и свято верь, что будет лучше,
Лучше ,чем сегодня, во всяком случае.

Новый июль. Озеро.
Вижу человека-кита.
Падаю, ударившись оземь,
Ползя до внутреннего скита.
Пятьдесят две минуты, потом – вечность.
Сомнения. Мерзлота.
Высока цена встречи, не ищи человека-кита.
Очнулся – взглянул на будильник,
Везде опоздал. «Ну что же», – подумал я,
«Carpe diem, роптать на судьбу негоже».
Я как Один, усталый, постигший важное,
Почему путь откровения так холоден,
Словно вода артезианской скважины?
Не скажу, что был удивлён,
Неизбежен тяжёлый миг,
Я капитан, управляющий кораблём,
У капитана свой Моби Дик.
Меня спас Бог или нет,
Я не умер под натиском волн,
Океаном был Интернет,
А штурвалом был телефон.

Неужели? Мне показалось - это сущая безделица. Когда хороших стихов почитаешь рифма сама уст вытекает, стелется. Заражает словно игровая аддикция, не обратишь внимания, уйдёт, обидится. И начинаешь неспешно слово за слово, для себя не для успеха кассового, что-то писать, не зная толком зачем. За чем. За стенами, ясное дело. Сидишь пять минут, а уж ночь пролетела. Шурша крылами. И ты утренними делами, пытаешься ум заполнить, но помнится только полночь. Та, полночь где ты, писал не стихи и не прозу. А как ещё рассказать о том, что было тобою не понято, а прожито познано. Наверное, так, подобными недостихами, отпуская радость и боль, чтобы те, утихая, рождали единицу и ноль, следы в хранилищах информации. Ведь мы-то знаем, если сыграна роль - на сцене нам не остаться.

Проза - это громоотвод,
В момент, когда резко толкают вперёд,
Бросают from house to хаос,
А может, я сам бросаюсь.
Проза - это прозак
Если вокруг не друг и не враг,
А в голове не то, чтобы мрак,
А так - облачность. Переменная.
Икс равен нулю, начинаю решать,
Стану конницей, призову королевскую рать,
И буду приказы ей раздавать,
Кто первый палку взял - тот и капрал.
И лишь ляжет в руку перо,
И я уже не Пьеро,
Я эсквайр, пэр,
Среди карликов Гулливер!
А стих - это сикх,
Обнаживший лезвие,
Что любит оттенок и привкус крови,
Нежность любви и страсть воюющей Трои.
И тут не до игр, не до мелких желаний плотских,
Хоть что наша жизнь - игра.
И смерть. Идёт к египтянам мальчик, испорченный Бродским,
Доказать что он чист и сердце легче одежды Тота.
Меня спросят "кто ты?"
"Я не был причиной страданий" - отвечу, а мне: " всегда был и будешь",
Ты слишком словечки любишь
Складывать в строки,
Дневники и письма,
И не ради истин, не только лишь ради истин
Письмена не ключи, ключи -это письмена.
Ты ждёшь когда к Нему подойдёт Она.

Боль не наставник, а скорее дрессировщик,
Суровый кнут в руке у циркача,
Не лги, не предавай во тьме полночной,
Не подставляй лица под лезвие меча.
И потому – прошу, нет, даже заклинаю,
Не мсти. Не мсти тому, кто тронет тебя пальцем,
И зла в глазах прохожих не ищи,
Пусть цель – любить и не сдаваться,
Будет снарядом для твоей пращи.
Поверь мне, сгинут Голиафы,
Их сила – пепел прожитых обид,
Это не сила – их броня хранит.
Броня крепка, за дорогую цену,
Ведь сердце каменеет от  нее,
Не будь глупцом, что просит Авиценну,
Здоровье обменять на забытьё.
Друг мой! Очередной Везувий,
Встречай открыто – сердцем и лицом,
Кто был упорным в собственном безумии,
Окажется однажды мудрецом.

Когда-то я любил…
Напишешь так, и для людей ты – лирик,
Романтик, трагик, позёр и идиот,
Не суть, каким числом прямых извилин
Наполнен мозговой комод.
Когда-то я любил – давайте, назовите меня мудрым,
Я не брахман, но я пожил, как шудры.
Когда-то я любил – значит это опыт,
Ведь то, что учит, соткано печалью,
На самом деле - нет.  Остывший чай.
Он вкусный, несмотря на горечь,
То время в прошлом, с этим не поспоришь.
Когда-то я любил… люблю я и сейчас.

Мне не спалось, я думал о ней и хотел признаться во всём. Закричать, вообразив, что нет ничего вокруг и так, будто бы каждое слово выходит из души, воплощаясь гигантскими буквами: «Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ». Кричать я не стал. Потому что моя любовь к ней не порыв, не крик и не пытка, от которой жаждешь освободиться. Это как дыхание.
Всё началось 2 года 2 месяца и 7 дней назад, когда она рассказала мне о запахе Нью-Йорка. Тогда я начал дышать. Это не всегда заметно, но жить без дыхания невозможно. Я ошибался, увлекался, путался в эмоциях, но всегда дышал. Она всегда была со мною всегда, не только рядом, но внутри. Как стена в доме души, как маяк, который помогает тебе вернуться. Через открытки, музыку, сарказм, шутки, посиделки в гостях, смайлики и остроумную вредность. «Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится». Когда люди покидали меня, было как в песне «уходящего пойму, остающегося знаю». Кто бы ни уходил, ни предавал, не обманывал меня, я знал остающегося. Её. «Когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится». Иногда даже я сам не мог себе помочь, а ей достаточно было пообещать мне имбирного печенья или назвать меня ковбоем. Заявить, что я «фальшивый джедай».
И потому – я не буду кричать. Я буду говорить это ей каждый день. Я ведь не могу не дышать.
Доброе утро, я тебя люблю.