СМЕРТЬ И РОЖДЕНИЕ


Языческая концепция смерти - вытеснение, выталкивание одного существования другим, освобождение новых мест и немедленное их заполнение. Уже в этом внешне безразличном порядке смены поколений мы обнаруживаем присутствие феномена жертвы. Понятием жертвы определяется некий акт торговли. Каждое благо имеет свою ценность и, стало быть, цену, которую знает и называет жрец. Величайшее благо есть Жизнь. Цена Жизни - Смерть. За жизнь нам в конце концов придется расплачиваться смертью, и лишь смерть вознаграждается новой жизнью. В христианстве память о смерти - первый шаг к духовному рождению человека, и сама смерть христианина есть рождение в жизнь вечную. Еще Солон указал на то, что свидетельствовать о своем счастье могут лишь мертвецы. Смерть за Отечество - рождения героя; смерть за Христа и во Христе - рождение святого. Смерть Автора - рождение Текста. Не все, умирая, рождают Жизнь: иная смерть рождает Смерть. Известно, как страшились в древности проклятия умирающего, ибо его власть над жизнью велика. Откуда эта власть? Не оттого ли, что на краю пропасти ему дарован последний шанс воплотить то. что не было воплощено? Смерть Бога на кресте рождает свет и жизнь вечную. "Смерть Бога" для Ницше и большинства экзистенциалистов есть рождение Человека через освобождение его: лишь пожертвовав Богом, человек обретает собственную жизнь, жизнь в ответственности за нее (по Фрейду тот же акт совершается при осознании собственных неврозов - акт "убийства" отца). И в первом, и во втором случае Смерти Бога жертва на алтарь Смерти есть одновременно жертва на алтарь Жизни. Творец покупает у Небытия новую жизнь ценой собственной смерти. Лишь актом самоотказа, "самозаклания" человек покупает рождение во Христе. Но сотворить себя заново, родить себя мы можем, лишь сотворив Иное. Платон в "Ионе" писал о том, как происходит акт поэтического творения; единственная возможность осуществления этого акта - отказавшись от себя, пропустить через себя голос и руки Бога, стать его руками и голосом. Но многократно предпринимались иные попытки. Франкенштейн, гомункулус в колбе, Голем, Россумовские универсальные роботы, восковая фигура в "Сером автомобиле" Грина и т. д. - к чему перечислять? Результат подобных действий - материализация своего дурного "Я", мистера Хайда из новеллы Стивенсона, грязною уголка собственного подсознания; обуянный гордыней маг дарит плоть владеющему им демону. Такой акт не есть акт творения, а разрушения, ибо рождается Смерть. Нельзя сделать, смастерит ь новое; можно лишь родить в жертвенном акте. Техника в процессе родов может присутствовать лишь как ведение здорового образа жизни и предродовой период, как повивальное мастерство и т. д. (ибо художнику приходится самому у себя принимать роды), но родить можно, лишь имея в себе плод Иного, чем ты сам. Нельзя творить из ничего, как Бог, человеку это не дано. Можно, отказавшись от себя, дать путь Богу творить дальше. Акты творения и рождения необычайно схожи. Некоторые психологи утверждают, что для отца рождение сына - отказ от собственного будущего. "Он осуществит то, на что у меня не хватило бил". Дон Карлос Кастанеда пишет о разрушении человека - огромной дыре, пробоине, остающейся у обоих родителей после рождения ребенка в светящейся оболочке, которой каждый из них окружен. Владимир Сергеевич Соловьев говорил, что от великой любви не рождаются великие; великая любовь самодостаточна, она сама по себе есть акт творчества. В рождении же ребенка осуществляется первая смерть его родителей. Близость, взаимную значимость рождения и смерти ярко иллюстрирует история Ривалина и Бланшефлер, родителей Тристана. Здесь мы находим удивительно выразительный и многозначный символ сопряженности двух понятий - "горы и ямы". Тристан был зачат на смертном ложе своего отца; при это происходит неожиданное - обреченный, почти агонизирующий Ривалин, зачав героя, выздоравливает, будто получив из неведомого источника силы для продолжения жизни - короткой, совсем короткой жизни, менее девяти месяцев - до рождения своего первенца. Рождение же рыцаря происходит на смертном ложе его матери; узнав о смерти мужа, Бланшефлер нарекает сыну имя "Скорбь" и умирает. Тристан, своим появлением на свет умертвивший обоих родителей, живет вполне; воскресая раз за разом в объятиях любимой женщины, он бесстрашно, героически и тщетно борется со смертью. Жизнь его осмыслена, освящена любовью, но смерть физически бесплодна. Не было детей от союза великой любви. Мужская сила Тристана не возродилась в потомстве, и единственный дар его миру - стихи в честь Изольды, память и розы с могилы. Роза с могилы - не есть ли лучший подарок бытию от человека?