…Этот город так и называется – Город Зимних Одежд. Весь год здесь дуют холодные ветра, злобно набрасываясь на каждого, кто рискнул оказаться на улице, залепляя лицо снегом и пронизывая насквозь, лишая остатков тепла под одеждой. Снег – он идет постоянно, с редкими недолгими перерывами, засыпая и выравнивая все на своем пути…
Но самое странное то, что нет ни одного человека в городе, включая малолетних детей, кто бы не знал, что есть где-то на свете и весна, и лето. Слабо представляя себе, что это такое и как в этом «другом» жить, каждый из этих непонятных людей в глубине души надеется на то, что когда-нибудь все изменится. Когда-нибудь наступит что-то, что определенно лучше, теплее, радостнее. Потому, что если это где-то есть, значит, может быть и у нас, значит, есть надежда…
Однажды кто-то, вроде бы даже ребенок – точно об этом никто не помнит – устав слушать жалобы родителей на безрадостную холодную жизнь, назвал свой город «Городом Зимних Надежд». За это, очевидно, дерзкое дитя получило изрядную порцию тумаков и окриков, но с тех пор – вы не поверите – это название прочно закрепилось за городом льда, став, как говорят, «народным». Ведь только подумайте – зимние надежды действительно самые крепкие, до разочарований и обмана еще так далеко.
Мы с вами все говорим, да пишем, а потом опять говорим, а в это время там, в Городе Зимних Одежд, все идет и идет снег. И возможно, что совсем скоро – кто знает – исчезнут, погребенные под промерзшей толщей последние, самые высокие башни города. Ведь снег там никогда не тает, и ему – уж поверьте – совершенно нет дела до чьих-то надежд…

Мальчик снова посмотрел в тетрадь и, вздохнув, вывел первое предложение: «Зима – это когда идет снег и очень холодно…»

Лето.

Она забросила свой камешек дальше всех, за поднимающуюся упругую волну и, гордо посмотрев на мужа, улеглась мокрым животом прямо на песок. Было горячо, но приятно, она закрыла глаза и унеслась мыслями далеко-далеко…

Помнишь?..
Скрип песка под колесами старого балаганчика, уходящий день, длинные тени... Странствующие комедианты, мы едем в какой-то далекий город. Ты спишь, и я остановлю повозку, чтобы дать отдыха лошадям…
Кажется – так было всегда. Мы едем туда, где нас ждут цветы и аплодисменты, букеты чьих-то одиночеств со вспышками сиюминутного человеческого счастья. Мы так легко растворяемся во всем этом, словно кусочки сахара в кипятке – а после едем опять, к новым лицам и новым историям…
Я набираю полные ладони песка. Мне нравится смотреть, как сухая желтая пыль стекает меж пальцев, не удержать ее, как ни старайся. Лишь некоторые из теплых песчинок останутся в изгибах моей судьбы, непрочитанной, непонятной. Как жаль, что ты ничего не помнишь. Ты не помнишь меня. Потому наверно, что этот день – тот, где мы едем с тобой в уютном старом балаганчике на колесах – именно я достала со дна глубокого колодца забытых воспоминаний и стала его единственной полновластной хозяйкой. Чтобы иметь возможность рассказать тебе все с самого начала, чтобы самой подарить тебе то, что раньше, когда-то уже было твоим. Вот так – стоя на коленях, сдувая песок с ладоней…
Слышишь, как скрипит песок под нашими колесами?..

– Ты не спишь, малыш? – Он прикоснулся губами к ее щеке. – Тут вот, в кроссворде… Как звали древнегреческую богиню, мать Апполона и Артемиды? Четыре буквы.
Она улыбнулась, не открывая глаз, обняла его одной рукой и прошептала:
– Ле-то…

Весна.

Сегодня особенно тяжело было вставать. Ломило голову, тело чужое и непослушное. Болезнь торжествовала, и он понимал – осталось немного. Надо торопиться…
Ворвавшийся в раскрытое окно ветер покачнул кисти в большой банке, разворошил листы эскизов, сваленных в кучу. Надо спешить – отцветает его яблоня, уносит ветер оторванные белоснежные лепестки. Художник подошел к своей последней работе – на холсте, как и за его окном, жила весна…

Я знаю – я ухожу. Прости меня за то, что я так мало успел.
Во дни юности своей, яркой, быстрой, я метался в поисках новых ощущений, стремился рассмотреть до последнего нюанса разноцветье чувств и желаний. Потом – когда пришло время собирать камни – я оглянулся и, скинув груз побледневших воспоминаний и бесполезных занятий, увидел то, что дало мне право обращаться к тебе, и чувствовать тебя, и даже – иногда – спорить. И оказалось, что какие-то тонкие, невыразимые вещи, о которых трудно даже сказать, можно доверить моим краскам…
Об одном прошу – разреши закончить мою яблоню. И пусть моя последняя страница дышит весной.
Пусть люди, увидев мой нежный цвет, узнают, как я страдал. Как болело измученное бессонными ночами сердце, как все чаще болезнь выхватывала мой разум, превращая меня в бесполезный, бессмысленный организм. Как я стремился удержать свое сознание, усилием воли приковывая внимание к этим клейким листочкам и темным веткам с крошечными капельками застывшей смолы. В этом белом цвете – вся боль моя, какую только мог выдержать, в этом розовом – мой страх перед неизвестностью, моя заросшая могила, забытое имя и стершееся лицо. В коричневом и зеленом – мое отчаяние и мой крик. Здесь последнее мгновение мое…
Ты оказался прав. Нет на свете больнее и мучительнее красоты.
Она не зависит от нас даже тогда, когда мы сами пытаемся ее создать. Она стоит над всем, потому что связывает и одушевляет хаотичное, разрозненное, мятущееся. Она встречается на каждом шагу – но не удержать ее, не присвоить, не подчинить своим желаниям. И потому, наверное, нет печальнее той великой радости, для которой ты однажды открываешь свое сердце.
Со всех сторон окруженному нарождающимся цветущим миром, мне будет легко уйти. Спасибо за то, что не смогу пережить эту весну…

Большой рукой, испачканной красками, художник вытер выступивший на лбу пот. Какой чудесный запах! Пускай ворвавшийся ветер напьется этим бесподобным ароматом. Мастер знал, он был уверен – так пахнет именно его яблоневый цвет. Рука задрожала и выронила кисть…

Осень.

– Деда, я не хочу, чтобы заканчивалось лето! – сказала она, и маленький носик прижался к оконному стеклу. – Почему надо, чтобы шел дождь?
– Потому, что так устроена жизнь. Сначала – лето, потом – осень, потом…
– Я не хочу потом. Я хочу, чтобы всегда тепло… А что значит «устроена жизнь?» Почему она устроена? – Недовольно надулись губки. – Ты непонятно говоришь.
– Наверно, – вздохнул дед. – Вот вырастешь, сама все поймешь.
– А когда я вырасту? – Маленький палец нырнул в ноздрю.
– Вот наступила осень, потом будет зима, – дед мягко опустил руку девочки, – а потом…

…Со всех сторон меня обступила осень. Как всегда – навязчивая и откровенная, пахнущая горелой травой, требующая то расплаты, то покоя, предлагающая всем без исключения прекрасную возможность подумать – о себе и так, вообще…
Но я для осени особенный клиент. Так уж повелось, что именно в это время я оживаю, вопреки природе и здравому смыслу, замыкая пережитое за год яркой и безрассудной, как кружащийся лист, очередной влюбленностью. Когда мне говорят, что осень – это неизбежность, непоправимость, беспросветность, я смеюсь. Осеннее ненастное представление – всего лишь финал детской сказки с линялыми прошлогодними декорациями. И кто больше меня может знать о том, что такое безнадежность?..
Сегодня я был «в ударе». Ты знаешь, осень, что такое фламенко? – Тебе ли не знать, королева стучащих капель! Это ты задаешь мне ритм, это ты учишь главному, самому ценному в моем искусстве – свободе. Абсолютной, совершенной, природной. Мой танец – это свобода пламени, языками вырывающегося из горящего тела, огненные всплески самой жизни. Мои ноги точны и быстры, движения интуитивно настроены в такт напряженному пульсу музыки, и кажется – вот-вот, и оторвешься от земли, и взлетишь…
Вот такой, осень, ты пришла на этот раз. Кивнув на тот, дальний столик, который вот уже третий день занимает один и тот же человек. Он смотрит на меня так, что щеки становятся одного цвета с моим ярким платком. Осень, ты опять за свое!
Снова мой выход. Только в танце я могу разрешить себе все…

Старик бережно укрыл уснувшую девочку и подошел к окну. Он всегда любил осень. За мудрость, за умение расставлять все по своим местам. Щуря выцветшие глаза, он смотрел за окно – там, под проливным дождем в неистовом, бурном танце проносились его ожившие воспоминания. Старик кивал им вслед и улыбался, чувствуя неожиданную благодарность за все, что когда-либо пришлось испытать…