Разговору о культуре, духовности, искусстве, о важности этих феноменов для существования человека обычно не достает конкретности, ясного осознания смысла некоторых базовых понятий, из-за чего рассмотрение возникающих здесь проблем часто размывается, когда под одну и ту же категорию подводятся явления совершенно разные. Между тем важно с самого начала определиться, провести некоторую классификацию. Поэтому в дальнейшем я не скажу ничего принципиально нового, а просто заострю внимание на нескольких методологически важных вопросах.
Во-первых, с самого начала следует иметь в виду, что культура это - явление (как бы мы его ни определяли), возникающее только с человеком и только у человека. Поэтому можно сказать, что сам феномен человека определяется через феномен культуры и наоборот: культура - это искусственная среда (отличная от природной), порождаемая людьми, вне которой их существование становится не то чтобы невозможным, но нечеловеческим. Значит, тут узел проблемы: культура - это человеческое, это то, что делает нас теми, кем мы являемся. Но ведь она сама порождается нами. Отсюда парадокс: человек формирует искусственную культурную среду, которая, оказывается, формирует его самого как человека. И нельзя сказать, что в этой связке первично, что вторично: как первая курица и первое яйцо не могут стадиально предшествовать одно другому.
Кстати, сразу же становится понятным еще один важный аспект: феномен человека -это феномен неприродного, неестественного порядка. Поэтому определять специфику вида homo sapiens на уровне природных характеристик (типа объема и сложности строения коры головного мозга, прямохождения, многофункциональности передних конечностей и т.п.) бесперспективно. Косвенно данное обстоятельство подтверждает и судьба не сказочных, а реальных маугли и тарзанов. Попадая в волчью стаю, человеческий детеныш, несмотря на все свои биологически человеческие свойства, человеком не становится. Поэтому меня никак не удовлетворяет определение человека как разумного животного. При таком подходе опять же теряется специфика предмета исследования, поскольку разумным поведением наделен любой вид живых существ, а некоторые из них по смышлености оставят далеко позади отдельных наших сограждан. Например, дельфины.
Более того, с естественной, природной точки зрения (если таковая вообще возможна, поскольку природа именно что не имеет никакой "точки зрения"), человека следовало бы, скорее, назвать безумным животным. И я сейчас объясню, почему. Когда обезьяна сидит на дереве и ест свой банан, она поступает вполне разумно, испытывая удовольствие от утоления голода и обеспечивая организм питательными веществами. Она вполне адекватна себе самой и переживаемой ею ситуации. Человек же, сидя на том же самом дереве и вкушая тот же самый банан, помимо чисто физиологических и эмоциональных процессов участвует еще в одном совершенно, с точки зрения непосредственных жизненных функций, излишнем процессе: обдумывания того, что он в настоящий момент делает, или делал, или собирается делать. Человек - это не столько сознательное, сколько рефлектирующее животное. Ему мало осуществлять некоторые жизненные акты, ему еще зачем-то обязательно надо искать смысл в совершаемом. То есть не просто есть банан, но и понимать, зачем он его ест.
Вот это-то зачем, которого вовсе нет в природе, вот этот-то смысл, сразу же задающий ценностную иерархию и оценку соответствия ей или несоответствия наших поступков, по сути дела, и есть искусственное поле культуры в естественном, природном пространстве инстинктивно-автоматического, животного существования.
Как телесные существа, испытывающие голод, потребность в тепле, свете, удовольствии, наделенные инстинктами и эмоциями, мы природны. Как те же самые существа, задающие вопрос "зачем", жаждущие смысла и постижения, - духовны, внеприродны, неестественны. Неестественны потому, что природа не знает ценностной иерархии. Нельзя сравнивать, скажем, крокодила и аиста с точки зрения ценности их существования, нельзя подходить с критерием "хорошо-плохо" к факту поедания волком ягненка или подкладывания кукушкой своих яиц в чужие гнезда. Природа внеморальна, она просто есть, вне смысловых оценок, даже вне представления о направлении развертывания тех или иных временных процессов. О том и писал Тютчев: "Природа знать не знает о былом,/ Ей чужды наши призрачные года,/ И перед ней мы смутно сознаем/ Самих себя - лишь грезою природы…"
Следовательно, человек - это уникальное существо, целиком пребывающее в природной среде, но руководствующееся при этом внеприродными критериями и принципами, а значит, существо, неспособное никогда полностью соответствовать себе самому. С этой точки зрения феномен человека лучше всего понимает Библия, говорящая о первородном грехе и проклятии. Животное - невинно. Человек - греховен. Грех - в несоответствии природно-естественного, "скотского", бессмысленного образа жизни собственным неприродным представлениям о нравственности и долге, о красоте и истине. Грех в том, что через вкушение запретного плода знания добра и зла бесконечная духовная ответственность оказалась возложенной на тех, кто по своей телесной ограниченности выдержать ее не способен. Не способен полностью воплотить видение истины и смысла в природной реальности. Просто потому, что эта природная реальность сама по себе существует вне какого бы то ни было смысла и ничего не знает об истине.
В культуре человек обретает смыслы, необходимые ему не менее, чем хлеб насущный, потому что (психологи это знают) нормальный индивид не может выдержать немотивированного существования. Даже если зачастую мы обходимся без серьезных философских раздумий и обоснований, за каждым нашим действием скрываются ценностные установки той или иной референтной группы, даже в моде, которой бездумно следуют целые поколения в латентном виде присутствуют некоторые эстетические (а значит, в конечном счете духовные) приоритеты. Хотя, с автоматически предлагаемыми смыслами все обстоит очень непросто. Именно они продуцируются так называемой массовой культурой, представляющей из себя нечто вроде раковой опухоли в теле культуры традиционной. Автоматические мотивировки - суррогат осмысленности. Они не дают понимания, они не ставят экзистенциальных проблем, лишь отвлекают от них, замещают невыносимость бытия иллюзией эмоциональной разделенности, вытесняют чувства неудовлетворенности и вины.
Между тем, исходя из того, что было сказано выше, ясно, что чувство вины - экзистенциальной вины - это непременное следствие самого феномена человека, несостыковки его духовности и телесности. То, что Библия образно называет первородным грехом. Этот грех - не абстракция. Он совершенно реален, так же как реален (но не материален) мир смысловых обусловленностей (или эйдосов, или идей по Платону). Мы живем здесь, вдохновляясь тем, что находится там, и страдая от неисполнимости, невоплотимости своего видения.
Нести на себе все время безвыходную вину, неподъемный груз ответственности, невозможно. И тут есть два выхода. Первый, уже описанный выше, - отвлечение, уход в "невинно-безответственное" животное состояние. И, слава богу, казалось бы, - не случайно вся современная цивилизация основана на руссоистских по своему истоку мечтах о естественном состоянии, о добром дикаре. Беда лишь в том, что человек - увы! - не может по-настоящему стать животным, так же, как взрослый уже не способен вернуться в детское состояние . Знающему не дано не знать, хотя, конечно, всегда есть возможность притвориться незнающим.
Отвлечение, забвение, которое предлагает массовая культура, уход в автоматизм бездумного существования, на самом деле не избавляет от груза духовности, не делает человека свободным от вины. Эффект, который здесь достигается, наркотического свойства, когда, чем дальше, тем более мощные требуются дозы обезмысливания и обезболивания. В итоге, в конце концов, - погружение в непрерывный виртуальный сон, снимающий все проблемы, все экзистенциальные вызовы, требующие от тебя непрерывного пребывания в актуальности, в сознании, в ответственности. К этому, надо сказать, мы стремительно сейчас приближаемся.
Второй выход - тот, который всегда предлагало подлинное искусство, и который еще Аристотель в своей "Поэтике" связал с понятием катарсиса или очищения через страдание. Греки, создавшие трагедию, очень точно чувствовали природу искусства. Оно не развлекает, не делает счастливым, даже не утешает нас. Оно открывает глаза на истину , являющуюся во всей своей грозной полноте и непомерной требовательности к видящему, оно взывает к мужеству и героизму и, в этом смысле, действительно, облагораживает того, кто отважился и дерзнул. Отважился на что? - На то, чтобы быть человеком: увидеть трагическую чрезмерность своей ответственности и вины - и не отказаться от них.
В поле культуры как поле смыслов осуществляется то, что неосуществимо в природной реальности: невозможное (вечная, разделенная любовь, самопожертвование и благородство, бессмертие) делается возможным. В своей оде "На смерть князя Мещерского" Державин пишет об обреченности всех, о гибельности всего в этом мире, но пишет так, что невозможно поверить, что и такие стихи забудутся. А Тициан в своей картине "Муки Святого Себастьяна" говорит о безнадежности, о крушении веры в человека, о том, что прекрасное и одухотворенное должно неминуемо погибнуть. Но говорит он об этом так, что мы не можем поверить в суть высказывания, что у нас остается какая-то безумная надежда, даже не надежда, а вера в конечное торжество духа и справедливости. Здесь работает не логика, а непосредственное свидетельство эстетического чувства, вне всякой очевидности усматривающего в творении человека искру Божества, а значит, знак, след прорыва к высшему, когда грех разделения преодолен, вина прощена, и истина снова пришла к нам во плоти как Слово

1. Разве что в старческом слабоумии.
2. При этом, быть может, даже выжигая их, если вспомнить "Царя Эдипа" Софокла.
3. Вот почему подлинная культура не виртуализирует нашу жизнь. Она соответствует истине, то есть реальности, правда, реальности не природной, а смысловой - духовной.